«- Добрый день, вас
беспокоит Мосгострах.
- Мозго... простите, кто?..»
беспокоит Мосгострах.
- Мозго... простите, кто?..»
мне сей дивный рассказ встретился в антологии, составленной М.Фраем "78". про эту книгу отдельный разговор, а вот рассказ - прекрасен хотя всё-таки немного страшно
рассказ
Жизнь долго держала их в своем прибое, обсасывала, обкатывала в серой пене и терла о прибрежные камни, пока не сочла достаточно мягкими, чтобы в один миг проглотить. Внезапно все они очутились в самом центре ее океана, в уверенной и спокойной глубине, ошалевшие и не верящие пока в окончательность события.
В практическом смысле это выразилось в том, что все они получили приглашение на работу. Работа в денежном эквиваленте превосходила не только все их предыдущие заработки, но и все самые смелые устремления в будущее. Словно неведомая сила подала им руку и галантно помогла подняться сразу на несколько ступеней осклизлой социальной лестницы.
Вот так они, все четверо, очутились в один день в маленькой офисной комнатке, каждый за своим столом, подозрительно рассматривая друг друга. Второго взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь все свои. Все они заслуживали этой работы, ибо каждый был специалистом и профессионалом в своем деле. Их объединяло и нечто большее: всю предыдущую биографию они проходили в лузерах, мизераблях.
Елена напоминала морскую черепаху на суше: короткие ручки, сморщившиеся словно от долгого пребывания в воде, подслеповатые глаза с тяжелыми веками, в которых узко блестел свет глубоководного знания. Маленькая аккуратная голова то и дело втягивалась в плечи с опасливостью. Елена не умела возражать, сердиться, настаивать. Она умела уходить в себя, опуская веки. Панцирем ей служили её мысли. Её коньком было театроведение. Большую часть жизни она провела, работая в толстых интеллектуальных журналах за копейки.
Петр носил свое рыхлое тяжелое тело, похожее на ком сырой муки, с легкостью эквилибриста. Услышав хорошую шутку, он хохотал тонко, как выпь на болоте. В столицу он приехал из далекой деревни. В этой жизни ему нравилось все нежное, а больше всего он любил растения. На подоконнике съемной квартиры он выращивал орхидеи, ковыряясь с подбором грунта, рассадой и удобрениями. Прежде работал в архиве, пропитался его пылью, и взгляд его был всегда устремлен в прошлое. Он был специалистом по дореволюционному кино и хрупким бумагам, коллекционировал великие тени, различал все градации черного и белого цветов и классифицировал оттенки серого.
Георгий был развязный моложавый старик, с въевшейся в кожу подбородка краской, которой он маскировал предательскую седину в клинообразной бородке. Бурливо разговорчивый – в те минуты, когда его не трепало давление, язва или воспоминания. В прошлой Георгий жизни был физиком, сотворившим изобретение, а затем уничтожившим все записи и покинувшим науку, во избежание последствий. После этого он сидел дома, получал маленькую пенсию и читал книги по психологии.
Четвертой была я.
Наша работа заключалась в чтении текстов. В офис мешками доставляли рукописи, и мы читали их, как моллюски процеживая сквозь себя словесный океан.
Океан кишел самыми удивительными сюжетами, сравнениями и метафорами. Очистив от тины свои сокровища – кусок пробки, осколок стекла – мы демонстрировали друг другу ежедневный улов. Мы, никогда не знавшие жизни и других людей, наконец-то постигали самые тайные мысли и самые общие идеи, владеющие умами масс, исследовали их закономерности. Авторы старались называть свои произведения умно и многозначительно: «Мементо мори», «Перпетуум мобиле», «Модус вивенди», «Утоли моя печали». Они не умели называть свои лодки красивыми именами, и лодки тонули, едва отойдя от пристани: «Дохлый номер».
У нас первый раз в жизни появились лишние деньги. Нас стали уважать окружающие. Друзья просили у нас в долг.
Нам казалось, мы приносим пользу.
В тот злосчастный месяц, когда лед и иней превратили шпиль телебашни в гигантский сталагмит, а тяжелые облака над башней набухали по ночам бронхиальной мокротой, мы совершили роковой промах, не оставивший нам шансов на выживание. На корпоративную почту пришло письмо, объявляющее о начале вакцинации от гриппа. Вся наша четверка никогда не делала прививок от гриппа, питая к ним необъяснимую неприязнь. Не сделали мы прививки и в этот раз.
Спустя три дня я стала замечать, что мир вокруг изменился. Сперва это были просто предчувствия, стесняющие грудь волнением сродни тому, что вызывается недостатком кислорода. Причин не было, только не заслуживающие внимания мелочи. Например, листая у полки с художественной литературой свежеизданный томик Булгакова, я заметила в тексте неожиданное слово. В книге было написано: «абрикосовая дала МОЩНУЮ пену, и в воздухе запахло парикмахерской». Исследовав прочие книги на полках, я с удивлением обнаружила, что во многих при переиздании кто-то заменил привычные слова на похожие, но совсем другие.
Я списала это на ошибки редакторов и издателей.
Елена с задумчивым видом курила, глядя на лысые макушки деревьев. Она была чем-то озабочена.
- В чем дело? – спросила я.
- Ты понимаешь, - сказала она, пожимая плечами, - так странно, я заметила, что хорошо сделанные тексты почему-то не проходят. Как будто они (кивок наверх) специально отвергают все, в чем есть хоть искра разума. Ты не замечала, что и тексты к нам стали поступать один хуже другого?
Подумав, мы сочли это признаком начальственного самодурства.
Следующую вводную дал Георгий.
- Слушайте, - сказал он, очищая ботинки от снега, - я уже привык, что повсюду, тут и там, значительные посты занимают на редкость неумные люди. Более того, я свыкся с мыслью, что чем больше человек получает денег за работу, тем меньше умеет. Но в последнее время даже мои знакомые, вроде приличные люди, стали вести себя как-то странно. Я знал талантливых режиссеров, умных прозаиков и хороших детских поэтов. И вдруг они один за другим стали нести какую-то ахинею. Похоже на эпидемию.
– Что касается меня, - сказал Петр, - я не понимаю, что происходит с орфографией и пунктуацией. Почему вдруг все стали писать с чудовищными ошибками?
Поговорили – и забыли.
Весь следующий месяц мы чувствовали себя матросами на тонущем судне. Нам приходилось ежедневно сопротивляться стремительному потоку отборной чуши. Но как мы ни затыкали пробоины, он становился все мощнее, изливаясь на наши головы водопадом бессмыслицы. Теперь нам приходилось читать тексты такого содержания, что кровь стыла в жилах.
Глупость бывает самых разных видов. Среди глупостей самая удивительная разновидность - космическая. Знакомо ли вам ощущение бездны, тонкого писка в голове, сбоя команд, страха и невозможности осмысления происходящего? Сталкиваясь с космической глупостью, испытываешь чувство священного трепета. Перед тобой разверзается черная дыра, которая то ли поглощает, то ли изливает из себя потоки первозданного хаоса. Видеть такую глупость - все равно что смотреть на сильный шторм в море. Жутко, удивительно, совершенно в дикой своей красоте.
Башня оттаяла, став похожей на гигантский шприц с востреным кончиком, впившимся в рыхлое седалище неба. К этому времени мы и сами стали подозрительно туго соображать, словно игла телебашни ежедневно впрыскивала нам в мозг морфий или холод ментола. Полы и стены в здании вибрировали: невидные и неслышные, проносились в них сильные магнитные токи, шипело электричество и пульсировали радиоволны. Паркет вспучивался, а нас била мелкая дрожь.
Каждый вечер мы собирались вместе и промывали мозги крепкими напитками. За глотком дезинфицирующего коньяка мы разговаривали, обсуждали свое недоумение, свое тяжелое состояние.
- Обращали вы внимание на рекламу? – говорила Елена, с полузакрытыми глазами прихлебывая коньяк. – Мне порой кажется, что это какой-то шифр. Азбука морзе. Порой, когда я читаю рекламные плакаты, я чувствую, что в голове у меня крутится патефонная пластинка, и внезапно игла проигрывателя начинает перескакивать по бороздкам...
Постепенно из этих разговоров возникла Теория.
Теория, как это иногда бывает, родилась из анекдота. Увы мне, ее жалкому создателю!..
- Я считаю, - мрачно сказала я однажды, тяжело облокотившись на стол и ощущая благотворное воздействие алкоголя, - что наш начальник – космический идиот.
Мы понимали друг друга с полуслова, перебрасываясь мыслями, как в детской игре: хлоп в ладоши – мячик летит в небо – хлоп, мячик пойман.
- Точно, - сказал Георгий. - Он думает иначе, чем мы. Инопланетянин, определенно.
- Он выедает мой мозг. – сказала я.
- Мозгоклюй, - сказал Петр.
- Да, - сказала я. – Страшная ночная птица с железными крыльями, прилетающая и клюющая человека в темя. После этого человек становится совсем другим.
- Он сам становится Мозгоклюем, - грустно кивнула Елена.
- Орел, клюющий Прометея в голову.
- И гадящий на нее.
- Мозгоклюй.
Слово было произнесено.
За ежевечерними возлияниями теория обрастала подробностями. На улице мы пугливо шарахались от рекламных щитов, как некогда лошади шарахались от автомобилей. Дома мы не включали телевизор: нам было страшно. Мы не читали решений депутатов Думы, новостей и колонок редактора. Мы вздрагивали при виде начальника. Мы с опаской открывали новый текстовой файл, зная, что найдем там что-нибудь пугающее, и конечно, находили описание вроде: «Яйца в одной корзине - это мы в нашем государстве. Какие мы яйца, куда нас несут, не уронят ли, что из нас вылупится, и какие яйца несем мы сами». И подпись – М. Клюев.
Мы перестали спать. Мы заболели тяжелой формой мизантропии. Нас перестали радовать деньги, страховка, социальные льготы и все возрастающие премии. Каждый день мы ощущали медленное, нечеловечески упорное воздействие. Коньяк не спасал. Первым сломался Петр. Внезапно он перестал с нами разговаривать, обедать садился за отдельный стол, а потом вдруг уволился, полностью посвятив себя орхидеям. Как-то мы встретили его на улице – судя по мутному взгляду, вялым движением и отсутствию мысли на лице он и сам превратился в растение.
Нас осталось трое. Мы были поглощены Теорией. Мы хотели узнавать мозгоклюев в толпе. С помощью умелого в психологии Георгия мы вычислили их основные признаки: они не помнили своего детства и не смеялись шуткам. Шутки у них были, но какие-то другие, с неуловимым смыслом. Они иначе понимали значение хорошо знакомых нам слов, сочетая их самым странным образом. У них была своя орфография. Кроме того, какая-нибудь из их конечностей постоянно отбивала ритм. Они не любили тишину. В кафе, на улице, в машинах - повсюду играла громкая музыка, и оказавшись вне ее, они нервничали и постукивали подошвой по полу или барабанили пальцами по столу.
Судя по телевизионной рекламе, они постоянно заботились о чистоте своего тела, покровов и жилища, стараясь вытравить химикатами и убить все запахи человеческого дома. Они даже питались по-особенному, под видом диеты запрещая все натуральные продукты, превознося все безвкусное: кофе без кофеина, искусственное масло, обезжиренное молоко, фальшивое пиво. Они боролись с мужскими и женскими признаками: объявили войну целлюлиту, провели кампанию против пивного животика.
Близилось лето. Башня по ночам походила на сияющий бамбук. По вечерам мы шли в соседний парк, пили кислое вино и шушукались как заговорщики.
- Когда же все это началось? Кто может вспомнить?
- Может, тогда, когда мы не стали делать прививку?
- Быть может, полгода назад? Нас внезапно пригласили на работу...
В один из таких вечеров Георгий внезапно встал, возведя глаза к небу. Нам почудилось ледяное дыхание ветра, шорох жестяных крыл. Георгий дико вскрикнул, схватился за голову и ринулся в ночь куда-то по направлению к телебашне. Мы пытались догнать его, но не смогли. О дальнейшей судьбе его нам ничего не известно.
Начиналась осень. Мы с Еленой подумывали бросить работу, но нас что-то удерживало. Тем временем заметные перемены начались и в обществе. Куда-то стали исчезать запахи. В транспорте от нас отсаживались подальше, словно мы дурно пахли. В городе стали проводить масштабные акции по замене старых книжек на новые. Огромной популярностью начали пользоваться дешевые книжки и мыльные сериалы. Миллионы домохозяек орошали мягкие обложки своими слезами. Мужчины же отдавали предпочтение фильмам, в которых кровь текла рекой и ежесекундно раздавались сочные удары.
Кстати пришлось сообщение об эпидемии птичьего гриппа, деталь легла в паззл. Было очевидно, что мозгоклюи занесли его на нашу планету на своих крыльях. Другим летающим тварям, кроме мозгоклюев, на планете не было места.
Мы с Еленой гуляли по вечерам, шуршали осенними листьями, переходили на водку и шептались, шептались, понимая, что сходим с ума. Мы сидели в кафе. Хриплый музыкант надрывался, исполняя «А белый лебедь на пруду...» - песню, отвечавшую нашим птичьим мыслям и потому тревожащую.
- Когда же... Как же...
- Может, еще раньше? Вы обратили внимание...
- Тс-с...
Я, наклоняясь к уху Елены, пьяно сипела:
- Сияющая птица.
- Это он.
- Мозгоклюй.
- В лапах у него вилка. И череп.
- А может, еще до того?
Осененная догадкой, Елена впервые за все наше знакомство повысила голос:
- Невермор?..
- «Золотой петушок»!..
Тихо расходились мы по домам, подавленные, словно в каждом из них нас ждал покойник. Тревожно было на душе, муторно и неспокойно.
Этой ночью мне приснился сон. Мне привиделось, что я становлюсь частью железной птицы, одной из ее голов, шея покрывается стальными перьями, бронзовеет, и я не могу произнести ни одного человеческого звука, потому что из горла моего доносится стальной клекот, и скребут где-то внизу мои стальные когти... Что самое жуткое, это было приятно.
Утром следующего дня на работе меня ждал последний удар. Елена перестала реагировать на действительность. Избрав привычный способ защиты, она ушла в себя. Глаза ее были полузакрыты, и, покачиваясь на стуле в неслышном ритме, она слегка улыбалась.
Подойдя к ней, я дотронулась до ее плеча, потом выключила своей рабочий компьютер и навсегда покинула гудящее здание.
Сидя дома, я оплакивала своих друзей. Я осталась совершенно одна со своей страшной тайной. Понимая, что стану следующей, я не подходила к телефону, не открывала, когда звонили в дверь.
Через неделю я устала прятаться. Пришло время действовать. Рассказать людям правду.
Мы сможем собраться вместе и противостоять ему. Исправить опечатки в книгах. Убить Мозгоклюя.
Я вышла на улицу. Я пошла в центр.
Не успела я сделать и нескольких шагов, как из общего потока авто, блестящих под дождем, похожих на косяк рыб, идущий по течению, вынырнула черная машина. Какое-то время она тихо ехала следом, затем обогнала меня и плавно притормозила. Опустилось тонированное стекло, и в окне я увидела выпуклые глаза мозгоклюя. Он был при галстуке.
- Садитесь, - сказал он.
Я села. Машина тронулась и поехала медленно, приятно шурша шинами.
Мозгоклюй выглядел довольно обыденно, человеческий торс кончался маленькой птичьей головой с орлиным клювом. Дорогой костюм, белая рубашка. Я видела подобные манекены в витрине на одной из центральных улиц.
Машину вел другой мозгоклюй.
Мы ехали в полном молчании, тормозя на туманных светофорах. Молчание становилось гнетущим.
Я кашлянула.
Мозгоклюй обернулся и посмотрел на меня лучистыми глазами, сияющими как фальшивые драгоценности. До меня донесся его тихий, вежливый, вкрадчивый голос.
- Добрый вечер, - сказал он, словно только меня увидел. - Ну что ж, расскажете нам, как ваши дела?
- Вы не представились, - процедила я.
- Зовите меня, скажем, Иван Иванович.
- Спасибо, не жалуюсь.
- А как ваше драгоценное здоровье? - участливо спросил он.
- Слушайте, - озлилась я, - вы что, для этого меня позвали?
- Ну зачем же нервничать, - сказал Мозгоклюй. В его глазах читался укор. - Мы просто хотели с вами познакомиться. – Он вздохнул. - Вас рекомендовали нам как человека неглупого, образованного. Наблюдательного... К тому же нам известно, что в последнее время у вас возникли... некоторые сложности.
- Послушайте, - сказала я. - Незачем ходить кругом да около. Я знаю, кто вы.
Мозгоклюй склонил небольшую голову, готовясь меня выслушать.
- Я знаю, что вы захватили наш мир, – сказала я, и сердце мое сжалось. Однако возражений не последовало, поэтому я продолжила.
- Не знаю, когда точно вас заинтересовал наш мир. Но однажды вы появились. Этот момент стал концом нашей цивилизации. Быть может, вы не сразу решили захватить нашу планету, скорее всего вы долго наблюдали, засылали шпионов. И вот момент настал. У вас была вся необходимая информация, но и тогда вы не стали действовать грубой силой. Вы решили не уничтожить нас, но изменить. Это была атака сразу по всем направлениям – но атака тихая, незаметная, не встречавшая сопротивления. Вы начинали исподволь. Стоило вам клюнуть человека в затылок – как он становился вашим. Завербовав достаточное количество людей, вы расставили всюду своих адептов, клюнутых. Со временем они заняли все ключевые позиции, все важные посты, от государственных чиновников до журналистов, писателей и педагогов. Вас интересовали те области, которые дают власть над умами масс. Чем сильней вы становились, тем более открыто действовали. О, это был тщательно продуманный, разветвленный и умный план! Но мне удалось вычислить его основные пункты.
В него входят и регулярные прививки от гриппа, то есть вакцина, разрыхляющая сознание, которая была успешно вами выдана за лекарство от простуды. И просмотры телепередач: в игровой форме вы обучали человечество новым правилам, и одновременно облучали его, изменяли структуру клеток магнитными колебаниями.
Вам недостаточно было ментальных изменений, и вы стали трансформировать наш организм. Для этого вы внедрили диеты, заручившись поддержкой стоматологов, воспевавших красоту и белизну зубов. Вы исключили чай, кофе, сигареты, мясо, жир. Человек есть то, что он ест. Вы меняли нашу пищеварительную систему.
Наш запах вам почему-то неприятен, особенно запах пота. Вы не хотите, чтобы мы производили какие-нибудь выделения. Вы пропагандируете эту идею с помощью рекламы чистящих средств. Сотни женщин по вашей милости превратились в енотов-полоскунов.
Вы навязываете нам новую орфографию и грамматику, воздействуя на наш главный способ общения – язык. Вы хотите, чтобы язык стал общим, усредненным вариантом. История человечества уже знавала творцов Вавилонской башни – не случайно на нашей планете существует разделение языков. Вам недоступна красота языка. Вы упрощаете и кастрируете его, не понимая, что как человек излагает свои мысли – так он и думает. Примитивный язык неизбежно приводит к примитивному мышлению.
Вы не обошли вниманием и наш основной инстинкт – здесь вы были особенно аккуратны, проводя для начала идеологию неразборчивости. С той же целью вы ввели метросексуалов и привили страх перед целлюлитом. Вы хотите полностью уничтожить различия между мужчинами и женщинами. Вы не властны над любовью, не понимаете ее сути – и хотите максимально упростить и удешевить способ размножения. Вы сводите отношения между мужчинами и женщинами к функциональности. Этим вы их обесцениваете. Ваш идеал – почкование.
Вы решили – кто дал вам это право? – оставить нам только три функции: строительство, война и передача мысли. Строителей вы воспитываете при помощи шоу «Дом-2». Бойцов для своих захватнических войн – боевиками. Медиумов - любовными романами и слезливыми сериалами, развивающими чувствительность и способность к сопереживанию.
Вы клюете людей по ночам в головы, лишая разума, то есть самого ценного дара, выделяющего нас среди животных. Но вы не в состоянии понять, что человечество не может существовать без столь тщательно уничтожаемой вами разницы потенциалов. Глобализм – одна из самых дурацких ваших затей. Противоречие заложено в самой сути человека. Вы решили все свести к общему знаменателю – вот ваша ошибка. Ток не будет течь по проводам, если не будут существовать плюс и минус. Так оставьте же нам наши добро и зло, правду и ложь, мужчин и женщин, умных и глупых, богатых и бедных, бездарных и талантливых, рай и ад, веру и неверие, душу и тело!..
Выпалив все это, я остановилась, ожидая, что он будет все отрицать или набросится на меня с клекотом. Но Мозгоклюй молчал. Потом он заговорил - все тем же ласковым спокойным тоном, словно имел дело с нервнобольной.
- Да, - сказал он, - вы наблюдательны. Вы подробно описали наш план, даже в деталях. Я впечатлен.
- Правда, - сказал он, - вы допустили одну ошибку. А именно: вы поставили перед нашими действиями знак минуса, в то время как там должен стоять плюс. Ваша позиция ущербна, хотя бы потому, что вы судите обо всем со своей колокольни. Вижу, вы верите в прогресс.
- Ну допустим, - сказала я, краснея.
- Вы смущены? А, ну как же, вы ведь не любите пафоса. Конечно, - сказал он вкрадчиво, - вы думаете, что в будущем все как один станут интеллигентными, хорошо воспитанными, интеллектуальными, образованными, будут беспрестанно острить, писать без ошибок и самозабвенно любить окружающих. Вот ваша утопия. Однако... Представьте себе на минуту, что это – ваши, сугубо личные ценности. Никому, кроме вас, не нужные. Надо смотреть на вещи шире, - сказал он, пожав плечами.
- Итак, прогресс. Но чем он измеряется? Количеством компьютеров и холодильников на душу населения? Конечно, нет. Мы изучили вашу историю. Извечной мечтой человечества была гармония. Взаимопонимание. Которое так и не было вами достигнуто, хотя времени у вас было предостаточно.
Мы хотим осуществить вашу мечту. Именно на этот результат мы работаем.
Да, мы меняем человеческий организм, побочным результатом чего станет исчезновение запахов. Сам по себе запах нас не раздражает. Проблема в том, что запах у каждого свой, а это разобщает. Язык, орфография? Что важнее для человечества - взаимопонимание или правила грамматики? Которые все равно есть постоянно меняющаяся условность? Сто лет назад вы жизни себе не представляли без буквы ять, теперь вы прекрасно обходитесь без нее, но рыдаете над буквой ё, словно у вас отнимают ребенка.
Да, мы хотим уничтожить разницу между мужчиной и женщиной. Но что дала вам эта разница? Непонимание, слезы, конфликты, чувство одиночества. Вами движет инстинкт размножения. Вы выбираете партнеров. Которые не выбирают вас. Мужчины и женщины не в состоянии понять друг друга. Мирное сосуществование при таком положении вещей – редкая удача.
Вы размахиваете словом «разум» как флагом – но на самом деле человечество ближе к животному состоянию, чем декларирует. У вас слишком много правил и границ. Вы разделили землю на государства. На вашей планете даже бог у каждого свой. Чтобы хоть как-то справиться с этим хаосом, вы цепляетесь за разум, как за последнюю соломинку. А что хорошего дал вам ваш разум? Кому-нибудь из вас? От чего защитил? Как помог? Несовершенный, хрупкий механизм. Мусоросборник.
За своими мелкими неудовольствиями вы неспособны заметить и понять главного: вы сопротивляетесь наступлению будущего только потому, что вам нет в нем места. На самом деле то, что вы называете «космической глупостью» – просто иное мышление. То, что кажется безграмотностью – просто иной язык.
Люди всегда цеплялось за привычное, за стереотипы, боялись изменить что-то в своей жизни. Оставьте страх. Вам повезло. Вы живете в эпоху трансформации. Являетесь свидетелем событий, навсегда поменяющих известный вам мир, ибо пришло для этого время. Здесь и сейчас пишутся великие страницы истории человечества. Вы стоите на пороге трансформации в новую, совершенную расу. Мы лишь поможем вам нивелировать острые углы. Вскоре человечество станет единым организмом. Все станут понимать всех, все станут чувствовать и думать одинаково. Мозгоклюй один. Когда мы станем один – мы будем Мозгоклюй. Конечно, современное вам человечество – это пока не новая раса, это только питательная почва для нее. Если хотите, удобрение. Гумус. Гумус сапиенс...
Он мигнул по-птичьи: на миг его глаз затянулся пленкой.
- Так что, - сказал он, - нравится вам это будущее или нет, оно наступит. Процесс остановить невозможно. Вам некуда спрятаться от жизни. Она сама придет к вам. Даст пищу вашему жадному разуму. Ваше сотрудничество с нами – вопрос времени. Если вы станете раздумывать над тем, что увидели или услышали, ваши мозги будут застывать, извилины скручиваться и преображаться. Если же вы откажетесь думать, ваш мозг просто атрофируется.
- Вот так, сказал он. - В сущности, наша сегодняшняя беседа – вежливая формальность. Но, - он сделал рукой элегантный жест, - нам нужны такие люди, как вы. И нам не нужны неприятности. Вам, я полагаю, тоже.
Я молчала. Я была слишком подавлена этой картиной мира.
- Не надо принимать скоропалительных решений, - сказал Мозгоклюй, сочувственно глядя на меня. – Сейчас вы расстроены. Вы воображали себя последним оплотом культуры, а оказалось, что вы - всего лишь камешек в ботинке нового человека. Я сочувствую вам. Не спешите отказываться. Подумайте. Вы же так это любите...
- Никогда, - просипела я, - ни за что...
Мозгоклюй щелкнул клювом, и взор его погас. Машина плавно остановилась у тротуара.
- Я не прощаюсь, - сказал Мозгоклюй.
Поднялось темное стекло, автомобиль тронулся с места и затерялся в потоке машин.
Я стояла, пытаясь собраться с мыслями. Мозгоклюи высадили меня на одной из центральных улиц. Меня толкали под локоть прохожие, вышедшие погулять в воскресный день – семьями, парами, с детьми и собаками. Все вокруг было привычным, обыденным и совсем не страшным.
Я пока не могла осознать всю важность этого разговора, и что он будет значить в моей судьбе. Я понимала одно – мне повезло. Меня отпустили. От меня ничего не зависит. Я не должна спасать человечество. Я могу уехать, затаиться. Меня не найдут. В конце концов, мне никто не сможет помешать читать Канта под одеялом. На мою жизнь всего хватит – знаний, книг, слов.
- И шестикрылый мозгоклюй
На перепутье мне явился.
- прошептала я машинально, глядя на памятник поэту, схватившемуся за сердце.
- И шестикрылый мозгоклюй...
Мне следовало сосредоточиться. Я шла по улице, разговаривая сама с собой. Только бы не поддаться. Очень хочется жить. Прошел дождь, дунул ветер, осенние листья клеились к подошвам и лобовым стеклам машин, как почтовые марки. Что ж, – подумала я, утирая с лица капли. Похоже, все будет хорошо. Если бы меня не отпустили, это было бы через чур. Ы, ы, ин-те-рес-но, сколько у меня времени. Надо бы сегодня же собрать весчи и уехать в деревню. Там дом. Печка. Умею колоть дрова. Пахнут смолой. Зоведу сабаку. Тепло. Хрошо. Жить. Занесет снегом. Птом снг ростаит, будт еще всна. А потом прдет лто. Лто. Краыпрощдагя...